Самый ненавидимый израильтянин или герой?

В течение трех десятилетий писатель и журналист Гидеон Леви был единственным, кто рассказывал своим читателям правду о том, что происходит на оккупированных территориях Газы.

Гидеон Леви — человек, вызывающий самое большое количество ненависти в Израиле, — и, пожалуй, настоящий герой. В этого «хорошего мальчика из Тель-Авива» — трезвомыслящего, серьезного сына еврейской государственности — несколько раз стреляли израильские солдаты, ему угрожали и избивали до полусмерти прямо на улице, а правительство заявило, что будет жестко контролировать его действия, потому что он представляет «угрозу безопасности».

Все потому, что он сделал то, чего не делал почти никто из израильтян. Примерно раз в неделю в течение трех десятилетий он перемещался по оккупированным территориям и описывал то, что видит, без всякой пропаганды.

«Моя скромная миссия, — говорит он, — предотвратить ситуацию, когда израильтяне скажут: «Мы этого не знали». Вот поэтому многие желали бы, чтобы он замолчал. История Гидеона Леви — как и попытки высмеять, игнорировать или отрицать его слова — это история самого Израиля. Если он проиграет, проиграет Израиль.

Я встречаюсь с ним в баре шотландского отеля, где он оказался в рамках турне со своей новой книгой «Наказание Газы». 57-летний Гидеон выглядит как интеллектуал из Восточной Европы в выходной день — высокий, широкоплечий, одет в черное, говорит певучим баритоном с акцентом.

Он так идеально вписывается в мир книжных ярмарок и черного кофе, что поначалу трудно вообразить его в секторе Газа. В последний раз он был там в ноябре 2006 года, перед тем как израильские власти официально запретили ему посещать эту территорию.

В тот день он сообщал об убийстве, очередном из сотен, которые он задокументировал за эти годы. Двадцать малышей подъезжали в автобусе к детскому саду Индиры Ганди, а их двадцатилетняя воспитательница Наджава Халиф махала им рукой, когда израильский снаряд попал в нее и разнес ее на куски на глазах у детей. Гидеон Леви приехал днем позже и увидел на рисунках потрясенных детей куски тела их воспитательницы. Дети были удивлены, увидев «еврея без оружия». За свою жизнь они видели только солдатов и колонистов.

«Моя самая сложная битва — показать палестинцев людьми, — говорит Леви. — В Израиле существует технология промывания мозгов, и поистине она сопровождает каждого из нас с раннего детства. Я — продукт этой идеологии, как и любой другой еврей. У нас всех есть установки, которые трудно преодолеть. Как то, что мы, израильтяне, окончательные и единственные жертвы. Что палестинцы рождены убивать, а их ненависть иррациональна. И они не люди, как мы... И вот у нас есть общество, не обремененное моральными сомнениями, не задающее вопросов, не обсуждающее происходящее публично. Подать голос против такого порядка вещей крайне сложно».

Он описывает жизнь простых палестинцев, таких как Наджава и ее воспитанники, на страницах «Га-Арец», государственной газеты Израиля. Колонка читается как короткие рассказы Чехова про маленьких, загнанных в ловушку, людей — ничего не происходит, и в то же время происходит все, а единственный исход — смерть.

Одна из статей называлась «Последняя трапеза семьи Вахба». Леви пишет: «Они все собирались сесть за стол: мама Фатма, беременная на третьем месяце, ее двухлетняя дочь Фара, годовалый сын Халед, брат Фатмы доктор Закария Ахмед, его невестка Шайма, беременная на последнем сроке и бабушка семидесяти восьми лет. Семья Вахба собралась в городе Хан-Юнис в честь доктора Ахмеда, вернувшегося домой из Саудовской Аравии шестью днями ранее.

Снаружи послышался громкий взрыв. Фатма поспешно подхватила маленького сына и попыталась укрыться в дальней комнате, но следующий удар последовал немедленно. На этот раз точно в них».

В небольших деталях Леви воссоздает картину. Супруги Вахба пытались завести ребенка долгие годы, и наконец Фатме удалось забеременеть в 36 лет... Бабушка попыталась поднять с пола маленького Халеда — после того, как поняла, что ее сын и дочь мертвы...

Леви использует очень простую технику — он спрашивает своих сограждан: как бы мы себя чувствовали, если бы противник, имеющий значительные военные преимущества, так поступил с нами?

Однажды в Дженине его автомобиль застрял на час на контрольно-пропускном пункте позади «скорой». Он видел больную женщину на сиденье и спросил водителя, в чем дело. Тот ответил, что машины «скорой помощи» всегда стоят здесь подолгу. Возмущенный Леви обратился к израильским солдатам, спрашивая, как бы каждый из них чувствовал себя, если бы в машине сидела его мать, — растерявшись поначалу, они затем взбесились, навели на него прицелы и предложили заткнуться.

«Я поражаюсь снова и снова, как мало израильтяне знают о том, что происходит в пятнадцати минутах ходьбы от их дома. Мозги промываются так эффективно, что бороться с этим практически то же самое, что пытаться превратить омлет назад в яйца. Все это делает людей невежественными и жестокими».

Он приводит пример: во время операции «Литой свинец», когда Израиль бомбил блокированный сектор Газа в 2008 — 2009, ракетой «Кассам» была убита собака — израильская собака. Она была изображена на первой странице популярной в Израиле газеты. И в тот же самый день были убиты десятки палестинцев, о них говорилось на странице 16, в две строчки.

Временами оккупация представляется Гидеону Леви больше абсурдом, чем трагедией. В 2009 году известнейший в Испании клоун Иван Прадо согласился посетить фестиваль клоунов в Рамалле, на Западном берегу. Его задержали в аэропорту Израиля и депортировали «из соображений безопасности».

Леви наклоняется вперед в кресле: «Они посчитали, что клоун передаст огромные запасы испанского смеха враждебным элементам? Доставит джихадистам взрывы хохота? Расскажет ХАМАСу животонадрывательную шутку?»

И все-таки этот абсурд почти убил его. Летом 2003 года он ехал по Западному берегу в такси. «В какой-то момент солдаты остановили нас и спросили, что мы там делаем. Мы показали документы, надлежащим образом заполненные. Они указали нам дорогу, а когда мы въехали на нее, выстрелили в автомобиль. Они целили в центр лобового стекла, прямо в голову. Никаких предупредительных в воздух, ни криков в мегафон, и по колесам не стреляли. Это был выстрел на поражение. Если бы стекло не было пуленепробиваемым, я бы здесь сейчас не сидел. Не думаю, что эти солдаты знали, кто мы. Они стреляли в нас, и точно так же стреляли в других людей. Они просто нравилось нажимать на курок. Это как закурить. Знали ли они, кого собираются убить? Нет, да и не хотели знать».

Он качает головой в совершенном недоумении. «И вот так они стреляют в палестинцев ежедневно. Вы услышали об этом просто потому, что однажды они выстрелили в израильтянина».

«Кто жил в этом доме? Где он теперь?»

Как же вышло, что Гидеон Леви так сильно отличается от своих соотечественников? У него есть сочувствие к палестинцам, тогда как у остальных — только пули и бомбы. Поначалу и он был таким: его споры с другими израильтянами это споры с самим собой в юности. Он родился в 1953 году в Тель-Авиве и молодым человеком был «националистом до мозга костей, как любой другой. Я думал — мы лучшие, а арабы просто хотят убивать. Я не задавал вопросов».

Во время шестидневной войны ему было 14, и вскоре после этого родители взяли его с собой посмотреть недавно захваченные территории. «Мы так гордились собой, пока шли к могиле Рахели в Бейт-Лехеме, что просто не замечали палестинцев. Мы смотрели сквозь них, как будто они были невидимыми», — говорит он. «И так было всегда. Детьми мы облазили многие руины (палестинские деревни подвергались этническим чисткам в 1948 году), но никогда не спрашивали — кто жил в этом доме? Где он теперь? Он должен быть жив, должен быть где-то... Руины были просто частью пейзажа, как дерево, как река».

Когда ему шел третий десяток, он видел новых поселенцев, вырубающих оливковые деревья, и то, как солдаты унижали палестинских женщин на контрольно-пропускных пунктах, но все же думал — это исключение, политика правительства совсем другая. Леви говорит, что изменился волею «случая».

Он выполнял свой воинский долг в армии Израиля, работая на радио, а потом остался в качестве журналиста.

«Так я начал посещать захваченные земли, чего не делает большинство израильтян. И спустя какое-то время я постепенно стал понимать правду». Достаточное ли это объяснение? Многие израильтяне посещают эти территории — не в последнюю очередь солдаты и распорядители — без какой бы то ни было отдачи. «Я думаю, это еще связано с тем... Видите ли, мои родители были беженцами. Я видел, как это повлияло на них. Так что, наверное...Я смотрю на этих людей и вижу в них своих родителей».

Отец Гидеона был немецким евреем, адвокатом из Судетской области. В возрасте 26 лет — в 1939 году, когда стало уже совершенно очевидно, что нацисты вышли в Европе на уровень геноцида — он отправился со своими родителями на железнодорожный вокзал в Праге, где они помахали ему на прощанье.

«Он больше никогда не видел их и не слышал о них, — говорит Леви. — И не узнал, что с ними стало. Если бы он не уехал, то его бы не стало». В течение шести месяцев он жил в лодке с другими беженцами, их не принимал ни один порт, пока, наконец, они не добрались до территории британского мандата в Палестине.

«Это травмировало отца на всю жизнь, — рассказывает Леви. — Он так и не прижился в Израиле. Не выучился говорить больше, чем на ломаном иврите. Он приехал в Израиль с ученой степенью и вынужден был выживать, он начал работать в пекарне, развозя на велосипеде и предлагая пироги. Должно быть, это огромное унижение для доктора в юриспруденции стучать в двери и предлагать пироги. Он отказался учиться, чтобы снова стать юристом, и стал младшим клерком. Я думаю, это его и подкосило, понимаете? Он жил здесь 60 лет, завел семью, был по-своему счастлив, но оставался чужаком. Иностранцем в своей стране... Его выводили из себя простые вещи. Он не мог понять, как люди могут звонить по телефону между двумя и четырьмя часами по полудню. Это его пугало. Он так и не понял смысл овердрафта в банке. У каждого израильтянина есть овердрафт, но если отец слышал, что кто-то превысил расходы на фунт, он приходил в ужас».

Его отец никогда не говорил о родном доме. «Когда бы я ни старался побудить его рассказывать, он замыкался. Никогда не возвращался назад. Да и некуда было возвращаться, целая деревня была разрушена. Там у него осталась жизнь — невеста, карьера, все. Мне так жаль, что я не настаивал, я был молод, мне было не особенно интересно. В этом вся проблема. Когда нам становятся интересны родители, их уже нет».

Отец Леви не видел никаких параллелей между тем, как сам стал беженцем, и как 800 тысяч палестинцев стали беженцами с образованием государства Израиль. «Совсем нет! Люди так не думали. Мы вообще никогда об этом не говорили».

И все-таки, посещая территории, Леви начал видеть отголоски истории отца повсюду — в сломленных мужчинах и женщинах, мечтающих вернуться домой навсегда. Потом понемногу Леви начал осознавать, что трагедия просочилась глубже в его жизнь, в почву под ногами и в самые кирпичи города, где он жил, Шейх-Муниса.

«Он построен на обломках одной из 416 палестинских деревень, которые Израиль стер с лица земли в 1948 году, — говорит Леви. — Бассейн, где я плавал каждое утро, был ирригационным прудом, при помощи которого орошали рощи. Мой дом стоял на месте одной из рощ. Земля была отнята силой, 2230 жителям деревни выставили ультиматум. Они бежали и никогда не возвращались. Где-то, возможно, в лагере беженцев, в ужасающей бедности, живет семья фермера, который пахал землю, на которой стоит мой дом».

Это глупо и неправильно сравнивать, прибавляет Леви, но эти люди получили свои травмы, как евреи в Холокост, и даже сейчас, когда они, скорее всего, скончались, их дети и внуки все еще живут в блокаде и в жестокой военной оккупации. Историк Исаак Дойчер однажды предложил метафору к созданию государства Израиль. Еврей выпрыгивает из окна горящего здания и приземляется на палестинца, нанося тому жестокие повреждения. Можно ли обвинять выпрыгнувшего из огня? Отец Леви действительно спасал свою жизнь: выбор был между Палестиной или концентрационным лагерем. И все-таки Леви находит аналогию несовершенной — потому что человек, выпрыгнувший из огня 60 лет назад, все еще сидит на голове того, на кого приземлился, и бьет детей и внуков того.

«Здесь все еще 1948 год. Лагери беженцев все еще здесь.1948 год требует решения. Израиль теперь ведет себя точно так же — дегуманизирует палестинцев как может и проводит этнические чистки. Мы недалеко ушли от 1948 года».

Мирные псевдопереговоры

Леви описывает панораму событий на Ближнем Востоке в баре отеля, где мы сидим, так живо, как если бы сухие пески пустыни Негев расстилались перед нами. Любой разговор о регионе сегодня полон пропагандистских мифов, говорит он, и, пожалуй, первейшим из них является убеждение, что Израиль — демократическая страна.

«Сегодня у нас есть три вида людей, живущих под израильским управлением. У нас есть израильтяне-евреи, которые имеют все демократические и гражданские права. У нас есть израильские арабы, у которых есть израильское гражданство, но они подвергаются жесткой дискриминации. И есть еще палестинцы на оккупированных территориях, которые живут без всяких гражданских и человеческих прав. Что это, демократия?»

Он откидывается в кресле и спрашивает вполголоса, как будто говорит о неизлечимо больном друге: «Как можно называть это демократией, когда за 62 года не появилось ни единой арабской деревни? Я не буду вам рассказывать, сколько еврейских городов и деревень было создано. Как назвать это демократией, если исследования неизменно показывают, что евреи и арабы несут различные наказания за одно и то же преступление? Какая же это демократия, когда студент-араб не может снять квартиру в Тель-Авиве? Никто не хочет сдавать ему жилье, стоит услышать его акцент или имя. Демократия ли это? Иерусалим вкладывает 577 шекелей в год в образование палестинца и 2372 шекеля в образование ученика в западной части города, где живут евреи. В четыре раза меньше, только из-за происхождения ученика! Наше общество насквозь расистское».

«Я хочу гордиться своей страной, — утверждает он. — Я патриот Израиля. И я хочу, чтобы мы поступали правильно». Это и побуждает его указывать на тот факт, что актов насилия со стороны палестинцев, по правде говоря, значительно меньше, чем со стороны Израиля, и часто они являются просто реакцией.

«Первые 20 лет оккупации прошли тихо, и мы палец о палец не ударили, чтобы ее прекратить. Наоборот, из-за того, что сопротивления не было, мы создали огромное, криминально регулируемое, образование, где палестинские земли были захвачены религиозными фундаменталистами, провозгласившими свое божественное право на них. Только после длительного периода хищений и ряда попыток мирного сопротивления родилась жестокость — и сделала палестинцев агрессивными. А что бы случилось, если бы палестинцы не запускали „Кассамы“ на юге Израиля? Разве Израиль снял бы экономическую блокаду? Нонсенс! Если бы жители Газы сидели тихо, как Израиль и ожидает от них, они бы сами по себе исчезли с повестки дня. Никто бы и не вспомнил о людях в Газе, если бы они не проявили жестокость».

Он безоговорочно осуждает обстрелы гражданских лиц в Израиле, но добавляет — у ракет «Кассам» есть контекст. Они почти всегда являлись ответом на массовые убийства, совершаемые израильской армией. И все-таки настрой Израиля таков: мы имеем право бомбить все, что пожелаем, а им нельзя использовать ракеты. Эту точку зрения вкратце сформулировал Хаим Рамон, министр юстиции во времена второй Ливанской войны: «Мы можем разрушить все».

Леви спорит даже с терминами, которые мы используем, обсуждая операцию «Литой свинец»: «Это не было войной. Это было жестоким нападением на беспомощную, заключенную в блокадное кольцо, популяцию. Можно называть матч между Майком Тайсоном и пятилетним ребенком боксом, но дело в несоразмерности. Ох уж эта соразмерность!»

Израиль часто целил в медицинские команды, выпустил снаряды в школу ООН, где скрывались жители, и люди погибали от кровотечений за несколько дней, пока эвакуация была невозможна из-за прицельного огня ЦАХАЛа. Когда государство предпринимает подобные действия, его уже не отличить от террористической организации.

Они говорят в свое оправдание, что члены партии ХАМАС прячутся среди мирного населения. Как будто министр обороны в Тель-Авиве не находится в окружении гражданских лиц! Как будто в Газе есть место, свободное от простых жителей!"

Леви призывает каждого, кто искренне заботится о безопасности Израиля, вместе с ним рассказывать израильтянам правду на понятном языке. «Настоящий друг не тот, кто оплачивает счета наркомана, а тот, кто отправит его на реабилитацию. Сегодня только те, кто высказывается против политики Израиля, кто осуждает оккупацию, блокаду и войну, —настоящие друзья нации».

Люди же, которые защищают текущий курс Израиля, предают страну, направляя ее на путь разрушений. «Ребенок, который видел, как разрушили его дом, убили его брата, издевались над его отцом, не сможет быстро простить такое». Эти якобы друзья Израиля на самом деле помогают исламским фундаменталистам, верит Леви. «Зачем обеспечивать фундаменталистов большей силой, давая им оправдания, разжигая в них ярость? Посмотрите на Газу — совсем недавно она была светской. Теперь в ней не найти алкоголя. Религиозный фундаментализм — это всегда язык людей, повергнутых в отчаяние, когда больше ничего не помогает. Если бы Газа имела свободное общество, такого бы не было. Мы сами обеспечиваем ей новобранцев».

Леви считает, что величайший миф о Ближнем Востоке, подобный духам, которыми орошают труп, это идея мирных переговоров, которую распространяет США. Было время, когда и он в это верил.

«В разгар переговоров в Осло в 1990-е, когда Ицхак Рабин заключал соглашения с Ясиром Арафатом, в конце поездки я повернулся и картинным жестом помахал Газе на прощанье. Прощай, оккупированная Газа! Мы больше никогда не встретимся снова, по крайней мере, в таком твоем состоянии. Как глупо!»

Теперь он убежден, что жульничество обречено на провал с самого начала. Откуда он знает? «Есть очень простая лакмусовая бумажка для всех мирных переговоров. Необходимость мира связана для Израиля с устранением поселений на Западном берегу. Если бы вы планировали демонтировать свои поселения вскоре, вы бы свернули строительные работы, правда? Но они продолжали строить, несмотря на все договоренности в Осло.А сегодня Нетаньяху отказывается замораживать строительство, минимум миниморум договоренностей. Это все объясняет».

Леви говорит, что Нетаньяху, как и более левые Эхуд Барак и Ципи Ливни, всегда был против настоящих мирных переговоров и даже в неофициальной обстановке хвастался отказом от договоренностей, достигнутых в Осло.

В 1997 году, во время своего первого срока на посту израильского лидера, он настаивал, что будет продолжать переговоры, только если будет добавлен пункт о том, что Израиль не покинет неопределенные «военные области», а впоследствии обнаружилась запись, где он говорил: «Почему это важно? Потому что с этого момента я прекращаю выполнение договоренностей с процесса в Осло». Если он заявляет о «прекращении» последнего мирного процесса, с какой стати ему желать мира с Палестиной? Леви добавляет: «А как можно заключить мир только с частью народа? Как можно исключить из договора ХАМАС и Газу?»

Эти псевдопереговоры о мире хуже, чем отсутствие любых переговоров, утверждает Леви: «Если есть переговорный процесс, то не будет международного давления. Тихо, мы договариваемся, не вмешивайтесь. Вот почему имитация переговоров опасна. Под предлогом таких переговоров шансы на мир становятся все призрачнее. Очевидно, что Нетаньяху хочет добиться американской поддержки в том, чтобы бомбить Иран. Чтобы это сделать, он, хотя бы на словах, должен попросить Обаму участвовать в переговорах. Вот почему он так поступает». Сказав это, Леви погружается в молчание, и мы сидим какое-то время, просто глядя друг на друга. Потом он понижает голос: «Факты просты и понятны. Израиль не намерен уходить с территорий и не даст палестинцам воспользоваться их правами. В снисходительной позиции Израиля, самодовольно потрясающего оружием, изменений не произойдет. Пришло время, когда самому Израилю требуется реабилитационная программа».

Размахивая израильскими флагами, сделанными в Китае

Согласно опросам общественного мнения, большинство израильтян предпочли бы жить при разделении государств — и все-таки они выбирают правительство, которое расширяет поселения и делает решение проблемы невозможным.

«Чтобы объяснить это противоречие, разделение упадет с неба? Сегодня у израильтян нет причин что-либо менять. Жизнь в Тель-Авиве может быть чудесной. Никто не говорит об оккупации. Зачем же беспокоиться? Большинство израильтян планирует следующие каникулы или следующий джип, а все остальное их не волнует». Они пропитаны историей, но безразличны к ней. В Израиле нация не выходила на «городскую площадь» долгие годы. О чем говорить, если не было протестов во время операции «Литой свинец»? Единственная группа, которая заботится о чем-то большем, чем собственные прихоти, это поселенцы, эти очень активны«. Так как же случиться переменам? Он говорит, что настроен очень пессимистично и что, вероятнее всего, в будущем общество обратится к еще более неприкрытому «апартеиду».

Он качает головой: «Сейчас у нас опыт двух войн, операции „Морской бриз“ — и, кажется, Израиль не извлек никаких уроков истории и не платит свою цену за несправедливую оккупацию. Поэтому она не закончится, пока Израиль не поймет связь между оккупацией и той ценой, которую придется заплатить. По собственной инициативе они не прекратят».

Звучит так, будто он призывает к бойкоту Израиля, но его позиция сложнее. «Прежде всего, позиция Израиля в отношении бойкота невероятно лицемерна. Сам Израиль — большой талант по части бойкотов.

Он не только бойкотирует, но и временами учит других, а то и заставляет, следовать его примеру. Израиль распространил на территории культурный, академический, политический, экономический и военный бойкоты. Самый ужасный, самый неприкрытый бойкот — это, конечно, осада Газы и бойкот ХАМАСа. По воле Израиля почти все западные страны поддержали этот бойкот с необъяснимым рвением. Это не только осада, которая оставила Газу в состоянии дефицита на три года. Это и серия культурных, образовательных, экономических запретов.Теперь Израиль призывает мир бойкотировать Иран. Так что израильтянам не стоит жаловаться, если такую тактику избирают против них».

Он вытягивается в кресле: «Но я не бойкотирую Израиль. Я мог бы, и мог бы уехать из страны. Но не собираюсь этого делать. И других к этому не призываю. Конечно, вопрос, сработает ли это. Я не уверен, что простые израильтяне видят связи. Вот хотя бы террор, который имел место в 2002 и 2003 годах: жить в Израиле было страшно, взрывались автобусы, подрывались на бомбах смертники. Но никто не связывал террор с оккупацией. Для людей террор был доказательством того, что палестинцы — чудовища, рожденные убивать, что они просто нелюди. А если ты осмелишься указать на связи, то тебя обвинят в оправдании террора и предательстве. Я подозреваю, что международные санкции будут иметь тот же результат. Порицание операций „Литой свинец“ и „Морской бриз“ только сделало израильтян еще большими националистами. Если бы бойкот выглядел как осуждение всего мирового сообщества, это бы могло помочь. Но израильтяне, скорее, воспримут санкции как доказательство того, что в мире полно антисемитов».

Леви верит, что только один вид давления вернет Израилю здоровье и безопасность: «В день, когда президент США решит положить конец оккупации, она и закончится. Потому что никогда прежде Израиль так не зависел от США, как сейчас. Не только экономически и через вооружение, но и во всех смыслах политически. Израиль абсолютно изолирован сегодня, имея связь только с США». Изначально Леви надеялся на Барака Обаму и даже плакал, слушая его речь победителя в Грант-Парке, но тот «предпринимал только крошечные шаги, почти ничего, когда требовались большие перемены». Это плохо не только для Израиля — плохо и для Америки.

«Оккупация — лучший предлог для террористических организаций во всем мире. Не всегда это правда, но они могут им пользоваться. Так зачем давать им повод? Зачем подогревать их ярость? Почему бы не решить проблему, когда это так просто?» Ради прогресса ультраправые американские евреи, которые радуются всякий раз, когда Израиль убивает и разрушает, должны быть объявлены врагами Израиля, обрекающими страну, которую они якобы любят, на вечную войну.

«Самые отвратительные письма мне пишут правые радикалы. Они говорят, что я внук Гитлера, что они молятся, чтобы моих внуков поразил рак... Все потому, что я задеваю какой-то их нерв». Такие сторонники правого крыла заявляют, что они против Ирана, но Леви указывает, что они и категорически против двух шагов, которые тут же подорвали бы режим Махмуда Ахмадинеджада, лишив того лучших пропагандистских оправданий: мир с Сирией и мир с палестинцами.

«Оба были предложены, и оба отвергнуты Израилем. А они были лучшим способом подорвать позицию Ирана». Он отказывается уступить Израиль людям, «которые размахивают израильскими флагами, сделанными в Китае, и мечтают о Кнессете, свободном от арабов, и Израиле без Бецелема (организации, борющейся с нарушением прав человека)». Негодует: «Я никогда не уеду. Это мое место на земле, мой язык, моя культура. Даже мой критицизм и мое чувство стыда происходят от принадлежности этому месту. Меня можно только выслать из Израиля насильно».

Свист в темноте

Как он считает, реально ли, что у него отнимут свободу в самом Израиле? «О, очень легко, — отвечает Леви. — Мне уже запрещено посещать Газу, и это только начало. У меня есть свобода писать книги и показываться на телевидении, и у меня хорошая жизнь, но я не воспринимаю свою свободу как должное.

Если такая крайне националистическая атмосфера просуществует в Израиле год, два или три... — он вздыхает. — Могут появиться новые запреты, „Га-Арец“ может быть, не дай Бог, закрыт. Я не сильно удивлюсь, если, например, на следующих выборах пропалестинские партии будут запрещены. Некоммерческие организации уже преследуются. Опросы показывают, что большинство людей уже сейчас высказывается за наказание через военную силу и хотело бы запретить деятельность групп по соблюдению прав человека».

Есть еще опасность атак со стороны частных лиц. В прошлом году человек с огромной собакой напал на Леви возле дома и заявил, что собирается превратить того в фарш. Чудом Леви спасся тогда, а нападавшего так и не нашли. Теперь Леви говорит: «Я не могу сказать, что живу в постоянном страхе, но мой ночной сон определенно не такой, как у вас. При любом шуме я первым делом думаю: „Может быть, вот оно, начинается...“ Еще не было конкретного случая, чтобы я понял, что вот, это произошло. Но произойти, конечно, может».

Думал ли он когда-нибудь о том, чтобы не говорить всей правды или смягчать свои высказывания? Леви смеется и впервые за все время нашего интервью начинает говорить чрезвычайно увлеченно: «Если бы я только мог! Я не могу. То есть просто нет такой возможности у меня, это не опция такая. Как мне замолчать? Да, я одинок, но мое ближайшее окружение меня поддерживает, во всяком случае, частично. И потом есть все-таки израильтяне, которые ценят то, что я делаю. Когда я иду по улицам Тель-Авива, реакция на меня самая разная, но есть и позитивная тоже».

Итак, его узкий круг поддерживает его «частично». В какой части не поддерживает? Он говорит, что в последние годы встречается с женщинами не-израильтянками: «Я не могу быть с националистски настроенным человеком, который плохо отзывается о палестинцах», но вот его два сына не читают ничего из того, что он пишет и «имеют совсем другие политические взгляды».

Они из правого крыла? «Нет-нет, ничего подобного. С возрастом они начинают лучше меня понимать. Но они не читают моих работ», — говорит он, опуская глаза.

Длинная история еврейского народа имеет свои циклы: каждые несколько веков храбрый человек встает во весь рост и указывает своим собратьям, что они идут ложным путем и утратили мораль, что такое поведение грозит катастрофой, и склоняет их изменить курс.

Первый пророк, Амос, предупреждал, что царство Израиль падет из-за оставления евреями справедливости и щедрости, — и был отвергнут за это. Барух Спиноза увидел за еврейским фундаментализмом своего времени возможность научно объяснить материалистичность Вселенной — и был отлучен от церкви, хотя и расчистил дорогу другим еврейским гениям.

Может, и на Гидеона Леви можно посмотреть как на пророка своего времени, который зовет людей в пустыне еврейского государства вернуться на путь морали? Он слегка кивает, улыбается: «Ноам Хомский как-то написал мне, что я похож на раннееврейского пророка. Это, конечно, был величайший комплимент, который я получал. Однако... Мои оппоненты сказали бы, что есть у евреев длинная традиция себя ненавидеть. Я не отношусь к этому серьезно, но совершенно точно, я принадлежу к традиции самокритики. В самокритику я глубоко верю».

Но и она оставляет его в недоумении: «Много раз я стоял среди палестинских демонстрантов, спиной к палестинцам, лицом к израильским солдатам, и они стреляли в нас. Мои братья, моя армия. Тогда как люди, среди которых я стоял, должны были быть моими врагами...» Он качает головой. Глядя на него, я задаюсь вопросом — что вообще хороший еврейский мальчик делает в такой ситуации? А затем он резко возвращается в прежней теме: «Я большой пессимист, это точно. Давление извне может помочь, если это будут американцы, но этого не происходит. Любое другое давление не эффективно. Израильское общество не изменится само по себе, а палестинцы слишком слабы, чтобы повлиять на него. Но вместе с тем, если бы мы сейчас оказались в 1980-х и вы мне сказали, что Берлинская стена упадет через несколько месяцев, и Советский Союз вскоре рухнет, и часть режимов в Южной Африке — я бы просто рассмеялся вам в лицо. Пожалуй, моя единственная надежда — это то, что этот оккупационный режим уже такой гнилой, что однажды он развалится сам по себе. Чтобы верить в чудеса, нужно все-таки быть реалистом».

В это время Гидеон Леви будет продолжать терпеливо документировать преступления своей страны, призывая соплеменников на правильный путь. Он слегка хмурится — может быть, вспоминая разорванную на куски Наджаву Халиф или его собственного сломленного отца — и поясняет: «Свист в темноте — это все-таки свист».
Джоханн Хари, «Индепендент»
Перевела Амина Бакыр